матовые глаза!.. А кроме того, шея, плечи, стан, — все, как у статуи. Ее манеры смелы, даже слишком вольны для светской дамы. Она откидывается в кресле, кладет ногу на ногу, покусывает кончик веера, надувает пухлые свои губки и в любую минуту может отвернуться от собеседника.

Несколько раз, поймав мой пристальный взгляд, она морщилась, потом приподняла бровь, потом, кажется, обо мне спросила.

И все же вечер катился скучный, однообразный. Гости стали уж разъезжаться. Приготовились ехать и мы, и подошли попрощаться к мадам Нессельроде. И тут я услыхала звонкий и тоже какой-то детский голос Самойловой.

— Одна цыганка, — сказала графиня хозяйке. — Научила меня гадать по руке. Хотите, я вам погадаю?

— Нессельроде надулась и вопросила графиню громко, точно приговор объявила:

— Как! Вы знакомы с цыганками?

Самойлова улыбнулась светло, точно милому вопросу ребенка:

— Что ж и цыгане? Они плутуют не больше нашего…

Нессельроде покрылась багровыми пятнами: она же первая взяточница у нас.

— Значит, вы не хотите, — заключила безмятежно Самойлова, будто не замечая уже немого гнева хозяйки. — Тогда… — Она оглядела уже поредевший круг гостей. — Может быть, вы хотите? — вдруг обратилась она ко мне.

Меня точно жаром всю обдало. Не помню, как я к ней подошла, протянула руку.

— Садитесь! — предложила Самойлова как-то очень детски лукаво и взглянула на меня снизу и искоса, как мне показалось, довольно странно.

Кресло тотчас возникло подле.

Как нежны, как летучи были эти касанья! Палец ее скользил по моей ладони, однако графиня довольно долго молчала. Я кожей чувствовала, что все захвачены будущим ее приговором, — даже все еще бордовая, точно свекла, мадам Нессельроде.

— Что ж, вас ждет интересная жизнь, — сказала, наконец, графиня, отпуская руку мою. Но взгляд ее был внимателен и зачем-то печален. — Странный роман и не меньше того странный брак, и все это очень, сдается мне, скоро…

Она задумалась, говорить ли.

— Я полагаю, жизнь ваша станет даже занятней, чем многие здесь могут сейчас предвидеть… И больше, пожалуй, я вам ничего пока не скажу. Не хочу, милая, сглазить…

Уже в карете тетушка сделала мне решительный выговор за вольное поведение».

Заметы на полях:

«В 30-е годы XIX столетия в обществе, под влиянием идей романтизма, возник новый тип великосветской женщины, свободной, дерзкой, блестящей. Таких дам называли «львицами». Они зачитывались романами Жорж Санд, курили, пренебрегали условностями и нередко имели очень бурную личную жизнь. В России первой по времени и значению «львицей» стала знаменитая графиня Самойлова, подруга художника Карла Брюллова, который воспел ее красоту во многих портретах и сделал центральным лицом картины «Последний день Помпеи». Графиня Самойлова трижды была замужем, находилась в оппозиции к Николаю I и провела полжизни за границей, где и скончалась уже в относительной бедности». (К. Д. Крюгер, «Замечательные русские женщины XIX столетия»)

Из дневника Алины Головиной:

«По возвращении от Нессельроде тетушка явилась ко мне в комнату (чего никогда прежде не было) и объявила, что у нее ко мне разговор очень серьезный. Я удивилась: выговор за Самойлову был уж получен.

Тетушка села в единственное мое кресло, указала мне рядом на стул и объявила, что всегда мечтала заменить мне мою несчастную мать, что, правда, я, благодаря княжне Прозоровской, довольно богата и сама могу выбирать свою судьбу, но она как женщина с неизмеримо большим опытом советует мне все же не торопиться.

— Я знаю: вы любите (или, вернее, вам кажется, что вы любите) Базиля Осоргина. Но, ангел мой, он не богат, он не чиновен. Отец его, конечно, человек хорошей фамилии, но матушка-то — турчаночка из обоза, он подхватил ее вместе с лихорадкою при штурме Ясс. Этакого ли родства желаю я вам?

— Итак, мадам, у вас для меня есть другой жених на примете? — спросила я насмешливо. Мне казалось беспомощным и нелепым ее вторжение в мою жизнь.

— О, пожалуйста: меньшой Барятинский, Шувалов, барон фон Хольц.

— Фон Хольц старее меня в два раза, тетушка!

— Уж поверьте, что Базиль не будет вам лучшим мужем!

(Здесь тетушка спохватилась, слишком личное послышалось мне в этих ее словах).

— И вообще, ангел мой, вам рано еще думать о замужестве. Помилуй бог: вы только начали выезжать. К чему так рано лишать себя удовольствий света?

Она замолчала, явно не договаривая чего-то.

Я с жалостью на нее смотрела, Передо мной сидела располневшая, рано увядшая женщина с широким лицом в мелких морщинках и с вечно какими-то испуганными неопределенного темного цвета маленькими глазами. Всю жизнь она только и делала, что выезжала и танцевала, — и что же? Счастлива ли она?

— Чего вы томитесь, тетушка? Вы ведь и впрямь хотите сказать мне кое-что важное?

Но тетушка начала все же издалека:

— Видит бог, я мечтаю видеть счастливой вас! И кажется, счастье уже недалеко, дитя мое. Мне было сказано под рукой, но человеком верным, что вас желали бы видеть фрейлиной. Мы с дядюшкой поздравляем вас. Однако… однако не промахнитесь!..

— В каком это смысле, милая тетушка?

— Вы очень понравились императрице.

— И я буду, как милая Мэри! — вскричала я. И Базиль… Уж верно, он придет в восторг, увидев меня в свите царицы…

— Однако для вашего же удобства будет лучше переехать вам во дворец.

— А Базиль?! — остановилась тут я. — Смогу ли я принимать его во дворце?

— Ах, да что ж такое, наконец, этот ваш Базиль? Принимайте его, где хотите!»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Представление Алины их величествам состоялось в середине апреля, а уже 3 мая она в пунцовом платье с длинными рукавами, с головною повязкой, унизанной жемчугом, и с вуалью, с блистающим вензелем императрицы — так называемым «шифром» — явилась на свой первый придворный бал.

Государь с интересом осведомился, довольна ли она своей комнатой во дворце. Алина ответила, что довольна.

(Комната была обширна, но очень низка, под самой крышей. Зеленые крашеные стены, зеленые простые занавески на двух полукруглых окошках казались такими казенными. Широкая карельской березы кровать, два кресла, крытых зеленым сафьяном, гардероб с зеркалом, туалетный столик. Предметы были все больше старые, сосланные из нижних, парадных комнат дворца Однако подбор их был довольно удачен по стилю и в тон. Зеленый, кстати, любимый цвет государя).

Увы, придворная и светская жизнь, издали такая разнообразная и веселая, вблизи